Мелентьева Н.: Общая теория восстания Герда Бергфлета

«Новые нонконформисты»

После краха студенческих революций 1968 года европейские» новые левые» пережили множество идеологических трансформаций. Одна часть бывших «революционеров» постепенно отреклась от своего радикализма, отказалась от нонконформистских позиций и благополучно интегрировалась в Систему — таковы, в частности, французские «новые философы» Анри-Бернар Леви, Финкелькрот, Глюксман и т.д. Другая часть, разочаровавшись в «гошизме», стала искать новые пути для выражения своего неприятия капиталистического западного мира и его политико-экономических реальностей. Те, кто остались верными нонконформистскому пафосу, проделали огромный теоретический и интеллектуальный путь, уведший их далеко за рамки фрейдо-марксизма и гносеологического анархизма их предшественников. Символами таких закоренелых «нонконформистов» во Франции могут служить Делез и Бодрийяр. В Германии — Гюнтер Машке и Рейнхольд Оберлерхер.

К «новым нонконформистам» следует отнести и представителей некоторых неомистических движений, и европейских «новых правых», и экологистов, и различные творческие движения, отрицающие капиталистическую реальность и замыкающиеся в мире «культурной автономии». Все они однозначно противопоставляют себя капиталистической цивилизации, в которой живут. Все они мечтают о том, что рано или поздно грядет «великое Восстание», которое разрушит «Систему» и откроет свободный путь силам, отверженным бездушной логикой материально эффективного, недуховно мертвенного современного мира. Одним из таких «новых нонконформистов» является молодой немецкий философ, эссеист, критик Герд Бергфлет, чье творчество сочетает в себе, быть может, самые интересные тенденции в осмыслении постмодернизма, экологической философии, кризиса современной цивилизации, духовной катастрофы Запада. Бергфлет совершенно неидентифицируем в категориях «правые» или «левые». Он сотрудничает с самыми разными журналами и издательствами, придерживающимися нонконформистской ориентации. Герд Бергфлет опубликовал две книги диалогов с Жаном Бодрийяром и Эмилем Сьораном, а также издал великолепную монографию, посвященную идеям нонконформистского философа Жоржа Батайя. Концепции Бергфлета ясно и концентрированно отражают основные силовые линии мысли «новых нонконформистов», доводят до логического конца теории протеста против «современного мира» и намечают контуры «общей теории Восстания» по ту сторону как «гошистских», так и «национал-революционных» проектов, принадлежащих предшествующей кульутрно-политической эпохе Запада.

На примере воззрений Бергфлета легко составить представление о целом спектре идей «новых нонконформистов» эпохи 90-х, чьи прозрения, скорее всего, будут доминантой идеологических споров грядущих лет нашего «конца тысячелетия».

«Производственное безумие» и несостоятельность марксистской критики

Согласно теории Бергфлета, между марксистским и сугубо либеральным пониманием производства не существует сущностного противоречия. Маркс лишь иначе рассматривает вопрос распределения, нежели капиталистические экономисты, а сама проблема производства не затрагивается при этом ни одной, ни другой стороной. В этом отношении Бергфлет пишет: «(Марксисткая — М.Н.) критика политической экономии остается пленницей капитализма, так как она (подобно самому капитализму) основывается на утверждении неограниченного развития производительных сил, как технических, так и научных, а также на радикальной эксплуатации природных ресурсов, что логически следует из развития производительных сил. Именно в силу этого факта все реально существовавшие вплоть до недавнего времени системы, основывающиеся на учении Маркса, не представляли собой никакой подлинной альтернативы капитализму. Их «социализм» был на самом деле лишь разновидностью «государственного капитализма».

Бергфлет утверждает, что причина цепной реакции, произошедшей в странах «социалистического лагеря» после сентября 1989 года и приведшей к распаду марксистских режимов, состояла отнюдь не в том, что бюрократия советского типа задушила возможность «безграничного развития производительных сил». На самом деле, крах коммунизма был прелюдией краха всей политико-экономической системы, основанной на идее «безграничного развития производительных сил». Он пишет: «Одним из самых важных уроков, которые преподал нам крах марксистского эксперимента, состоит в том, что подлинная и глубокая критика «производственного безумия» не может проистекать из экономической науки.»

Как Бергфлет определяет «производственное безумие»?

«Производственное безумие является последней формой европейского нигилизма, ставшего сегодня общепланетарном, поскольку он проистекает из импульса к разрушению всей вселенной, к вырыванию всей жизни из недр земли. Мы должны ясно понять, что уничтожение планеты явится прямым следствием «производственного безумия» и что не существует никакого политического или экономического средства сдержать этот ускоряющийся процесс. Но в то же время, если примат производства надо всем остальным не будет разрушен, исчезновение всех форм нынешней жизни, включая экономические формы, неизбежно.»

Анти-экономика

Согласно Герду Бергфлету, как марксизм, так и либеральная капиталистическая политэкономия не могут ни остановить, ни даже осознать пагубного курса развития производства. Более того, вся сфера экономического подхода к данной проблеме совершенно неадекватна, так как актуальный кризис угрожает таким категориям, как жизнь, дух, человечество, окружающая среда, а они принадлежат к иной области, нежели экономика. При этом единственно оперативный подход может заключаться в утверждении нового типа мышления — мышления анти-экономического, в создании новой доктрины или даже новой науки — анти-экономики.

Вычленяя основополагающие принципы анти-экономики, Бергфлет ссылается на концепции Жоржа Батайя, своего интеллектуального учителя. Батай в своей фундаментальной работе «Проклятая часть» сформулировал совершенно новый подход к исследованию проблемы материального производства в человеческом обществе и его изначальных мотиваций. Бергфлет резюмирует идеи Батайя в следующих словах: «Фундаментальное открытие Батайя состоит в том, что все традиционные общества существуют за счет растрачивания прибавочного продукта в ходе ритуальных или праздничных процедур. Традиционные общества основываются на периодическом и регулярном нарушении правил, диктуемых инстинктом выживания и самосохранения. Экономико-социальная реальность таких обществ базируется на равновесии между работой с целью поддержания существования, с одной стороны, и ритуализированным расточительством добавочного продукта в ходе празднества, с другой. В такой перспективе работа имела своей конечной целью не накопление, а расточительство, воплощенное в празднике. Расточительство всегда было наделено там превосходством в сравнении с производством. Это превосходство принципа расточительства над принципом накопления встречается даже там, где производство находится на нижайшем уровне. Объяснение такого парадокса — в наличии стремления к внутренней роскоши, которое свойственно глубинам человеческого существа, как бы парадоксально это ни звучало для расчетливого рассудка. <…>

Начиная со времени предыстории человеческого общества до начала капиталистической цивилизации люди обладали ясным осознанием необходимости растрачивать дополнительный продукт производства, с тем чтобы «нейтрализовать» его. Лишь капитализм стал утверждать псевдо-рациональную необходимость сделать из «принципа растраты» социальное табу, дискредитировать и упразднить этот принцип. В результате мы получили современное «производственное безумие», обезоружившее человечество перед лицом кризисов и катастроф. То, что было предназначено для расточительства, для полной и окончательной утраты и потери в докапиталистическом обществе, капиталисты решили обратить в сферу производства для создания все большего и большего количества добавочного продукта. Постепенно производство, возведенное в абсолют и «обогащенное» постоянным вложением «добавочного продукта» в производственный цикл, стало само по себе, против человеческой воли «производить» особый продукт, возмещающий отсутствие «ритуализированного расточительства»; этот продукт — катастрофы.» Принципы анти-экономики проистекают, согласно Бергфлету, именно из осознания превосходства «расточительства» над «приобретением» и «производством». Но откуда берется сам принцип «расточительства»? Он, оказывается, не только следует за производством и мотивирует его, но и является его источником. «Производственный потенциал и весь добавочный продукт, который из этого потенциала создается, вопреки распространенному сегодня мнению, не является результатом работы. Он (как и сама работа, в частном случае) является результатом избытка космической энергии. Весь цикл производства проистекает из одного определяющего момента, из Принципа Изобилия, переизбытка энергии, из безвозвратного расточительства энергии, воплощением которой является Солнце, самый главный «расточитель» космоса.

«Источник и сущность нашего богатства даются солнечным излучением, которое расточает энергию — а значит, богатство — безо всякой компенсации». Вся жизнь проистекает из странного изначального расточительства, которое тождественно Солнцу, и поэтому жизнь просто обязана протекать так же блистательно, как солнечное сияние. Конечно, все организмы поглощают энергию, необходимую для их роста, но всегда наступает момент, когда рост закончен и энергия должна быть растрачена.» Анти-экономика Бергфлета как основную претензию ко всем форма мэкономической мысли выдвигает обвинение в узурпации частными промежуточным аспектом цикла полномочия отвечать за весь этот цикл. «Изначальный избыток и энергии и потребность в расточительстве составляют начало и конец единого движения, а производство занимает в нем промежуточное положение. Вот что такое сфера производства: островок экономизма посреди волн вселенского опьянения, островок, отрезанный от всего мира, но претендующий на абсолютное доминирование над миром. После такого пояснения, становится очевидной та анти-экономическая перспектива, в которой можно не только помыслить теоретически, но и осуществить практически подрывную деятельность, направленную против современной экономики и сопровождающего её мировоззрения.»

Разрушение как прямое следствие производства

Как бы современная Система ни пыталась уйти от принципа «расточительства», этот принцип оказывается неистребимым, хотя, будучи поставленным вне закона, он начинает действовать чисто отрицательным образом. Ритуальная и праздничная форма расточительства в традиционном обществе уступает место серьезной и нигилистической агрессии уничтожения. Избыток, заново обращенный капиталистической жаждой наживы в закрытый цикл производства, накопляет свой отрицательный потенциал в другой форме. Бергфлет определяет это следующей формулой: «Чистое разрушение (деструкция) это последняя форма расточительства, сохранившаяся в условиях производственного безумия. Все то, что превосходит жизненные потребности в нашем мире, обречено на прямое и тотальное уничтожение. В значительной степени все возрастающий добавочный продукт современного производства превращается в совершенные орудия уничтожения, в аппараты смерти. Переизбыток производства поглощается расходами на вооружение, на освоение космоса и разнообразные технологии уничтожения, которые подаются нам подвидом «технического прогресса».

Очень важно понять, подчеркивает Бергфлет, что возникновение целой «индустрии уничтожения» в современном мире не является прямым продолжением принципа «расточительства» только в глобализированной форме. На самом деле, традиционное празднично-ритуальное расточительство докапиталистической цивилизации было основано на минимализации опасности, заключенной в переизбытке энергии, на укрощении стихий, на управлении потоками сил, и в том числе сил производства. Но «производственное безумие» изначально перекрыло выход этим силам, поставило человечество в пассивное положение по отношению к энергетическим циклам, стремясь полностью подчинить и проэксплуатировать то, что на самом деле превосходит рациональные способности человечества. Пытаясь раздавить и окончательно поработить энергию мира, общество «производственное безумия» лишило себя шанса к достижению компромисса.

Бергфлет пишет: «Исход всего этого процесса очевиден и кошмарен, так как подавленный принцип расточительства не может не взорвать рано или поздно всю Систему изнутри, превратившись в принцип тотального разрушения. Эта тенденция к тотальному разрушению постоянно усиливается, так как экспансия космо-антропологической системы постоянно поглощает новую солнечную энергию, восстающую против своего пленения вплоть до того момента, когда наступит предел концентрации и все структуры производственного безумия взлетят на воздух. <…>

Всякое насилие над природой обращается против насильника, так как при этом высвобождаются энергии разрушения, которые не могут более быть укрощены. В такой ситуации дело доходит до всеобщего Восстания природы, до могущественного бунта Земли против зловещего беспредела человеческого произвола, которому «все кажется возможным».

Обреченность системы, основанной на «производительном безумии» приводит Бергфлета к еще одному чрезвычайно важному выводу: «Совершенно очевидно, что логика развития современного мира неизбежно и в скором времени приведет капиталистическую экономику и капиталистическую систему в целом к тотальному краху. Конечно, те, кто празднуют сегодня победу капитализма над коммунизмом, слишком опьянены, чтобы дать себе в этом отчет. На самом деле, эта победа лишь прелюдия близкой, очень близкой катастрофы, неизбежного и страшного поражения, так как в перспективе всеобщего Восстания природы главной жертвой «мятежа» космических сил будет именно капитализм. <…>

Падение коммунизма следует рассматривать как первую стадию падения капитализма, как первое поражение логики роста производства, как первый коллапс производственного безумия. Поэтому вместо того, чтобы радоваться взрыву социалистической системы, Западу надо было бы воспринять это как первый знак своего собственного конца. Социальная экономика свободного рынка, несмотря на все экологические усилия, является в сущности, экономикой опустошения планеты.»

Технократия

В 1951 году немецкий писатель Эрнст Юнгер высказал следующую мысль: «Человек находится в утробе гигантской машины, созданной для того, чтобы уничтожить его.» Герд Бергфлет убежден, что это высказывание совершенно актуально и сегодня, и даже более наглядно подтверждено современной действительностью. Технократия — вот собирательное имя того врага, который воплощает сам дух Системы современного мира, самое существо цивилизации, основанной на принципе «производственного безумия». Само понятие «техника» имеет греческое происхождение. Эта концепция появилась еще у досократиков. «Техне» означало у них акт «проявления», перевода в «наличествующее» того, что ранее представляло собой только «возможное». Как замечает Хайдеггер сама концепция «технэ» у греков фактически совпадала с концепцией «поэзии», т.е. с процессом «обнаружения» скрытого(«поэзия» от глагола «poiein», дословно «обнаруживать»). Более того, и в латинском «veritas» и в греческом «aletheia»(«истина») заложена та же самая идея «проявления», «обнаружения», «распечатывания» и «раскрытия» изначальной тайны бытия, пребывающей в потенциальном. Однако такое досократическое понимание «техники» не только отличается от смысла этого слова в наше время, но и обозначает нечто прямо противоположное. Не естественный перевод скрытого бытия в бытие наличествующее, в котором человек соучаствовал как «сотрудник богов», но напротив, отчужденная эксплуатация наличного бытия в эгоистических целях отпавшего от животворящего Истока человечества, называется сегодня словом «техника». Современная «техника», согласно Хайдеггеру, основана не на «соучастии человека в творческой тайне бытия», но на «провокации» внешнего бытия для извлечения выгоды.

Если древнее «технэ» «обнаруживало» сущность мира в творческом деянии, то современная техника озабочена «вырыванием» из мира «дополнительного продукта», его эффективной эксплуатацией, его подчинением хищным законам рассудка, игнорирующего все сверхрациональные и подлинно метафизические уровни бытия. В современной технике воплотился с максимальной яркостью и наглядностью разрыв современного человечества с Сущностью, с Тайной мира, с его скрытой основой… В технике закрепилось и развилось утилитарное отношение к вещам, природе, идеям и социальным реальностям — отношение, ориентированное на максимализацию эффективности, на прагматизм, на управление и подчинение. Естественно, что постепенно простое развитие техники, расширение подчиненной ей сферы дошли до той стадии, когда речь зашла о «технократии», т.е. о «власти техники» и не только о «власти посредством техники». Из подручного вспомогательного средства «техника» превращалась в центральную инстанцию власти, подчиняющую своей логике и своим законам те аспекты цивилизации, которые до последнего времени обладали определенной самостоятельностью. В «технике» копилось «отчуждение» человечества от его сущности, отражая параллельный и более глобальный процесс отчуждения реальности от своей сущности, который, согласно традиционалистским воззрениям, и составляет основную тенденцию истории. «Технократия» как передача власти тем, кто более всего слит с внутренней природой «техники», знаменует собой изгнание природного, спонтанного и внерационального (в том числе и сверхрационального) из человеческой и общественной жизни.

Герд Бергфлет считает, что именно в технократии концентрируется максимум цивилизационного зла, против которого интуитивно были направлены все исторические революции. Но трагедия этих революций заключалась в том, что они не могли ясно и полно назвать и распознать своего истинного врага, и в том, что они переводили спонтанный и обоснованный импульс Восстания против «технократии» в новую отвлеченно-политическую или социально-экономическую модель, оперирующую в свою очередь теми же «технократическими», «отвлеченными», «рационализированными» категориями, что и их противник. В технократии принцип «производственного безумия» находит свое тотальное выражение, как в замкнутом кольце повторяющем псевдо-рациональные доводы логики «максимально эффективного производства».

Императив Восстания

Ключевой категорией Бергфлета является принцип Восстания. Восстание рассматривается им, естественно, не просто как предельная форма социально-политического вооруженного протеста группы людей против существующего строя. Бергфлет считает, что принцип Восстания интимно связан с самой сущностью человека, с глубинами его онтологии. Поэтому «теорию Восстания» Бергфлета вполне правомочно назвать «онтологией Восстания».

Восстание в современном контексте есть в первую очередь «Восстание против технократии», т.е. против той Системы, в которой воплощен принцип псевдо-рационального насилия над естеством, над внутренней природой, над законами «расточительства» и «изобилия», над законами истинной жизни. Бергфлет выделяет следующие пункты Восстания:

1. Восстание должно быть нацелено против самой могущественнейшей силы, радикально враждебной стихии жизни. Перед лицом гигантского летального потенциала нашей эпохи Восстание не должно отвлекаться на псевдо-проблемы типа марксистской «классовой борьбы» или профсоюзной «борьбы за кассу».

2. Восстание не должно быть направлено лишь против лиц или социальных групп, управляющих силами смерти, но напротив, надо обрести осознание того, что все общество сегодня пропитано смертельным дыханием технократии.

3. Восстающий должен знать заранее, что его жест является совершенно «невозможным», т.е. рационально не оправдываемым, но именно такая «невозможность» превращает данный жест в единственный абсолютно необходимый для спасения жизни.»

Уже в этом определении «Восстания» становится очевидным, что Бергфлет имеет в виду некую глубинную метафизическую категорию. В другом месте он прямо расшифровывает это: «Одной из сущностных характеристик современного Восстания является то, что оно есть феномен глубинной интровертной интуиции, «обращением взгляда вовнутрь, на то, что есть», по выражению Хайдеггера». И далее — «Технократический террор является прямым следствием западного рацио-центризма. Но постичь это возможно только с помощью интуиции. Тот, кто наделен предчувствием этого, уже стоит на пути Восстания, так как отныне у него есть только один выход — опрокинуть весь образ мысли, диктуемый нашей эпохой.»

Метафизическая подоплека Восстания

Герд Бергфлет расшифровывает метафизический смысл Восстания в следующем пассаже: «Всегда, когда речь идет о Восстании, истинные его причины не совпадают с внешними мотивами. Предлогом Восстания могут служить соображения социо-политического характера — политическое угнетение или экономическая эксплуатация, к примеру. Но на самом деле истоки Восстания находятся гораздо глубже. Истинным основанием Восстания является не социо-политический, но антропологический и космический импульс. Что касается антропологического принципа, то он заключен в самой главной характеристике человека как «неопределенного животного», которому свойственно восставать, быть восстающим. Глубинная неопределенность человека проявляется в том, что сам он отождествляет свою сущность не с чем-то данным, но с чем-то отсутствующим, не наличным. Внутреннейшее бытие человека само по себе есть неопределенность. Более того, бытие человека как раз и заключается в том, что у него нет собственного бытия. Его бытие совпадает не с накоплением, но с расточением, с пожертвованием того, что внешне представляется как его бытие.<…> Природа человека есть бунт, Восстание (Auf-Stand), а еще точнее, бунт и Восстание его природы против инстанций власти, которые хотят любой ценой, наделить его наличным бытием, в рамках которого ему предстояло бы находиться. Человеческая природа не только не совпадает в последней инстанции с рассудком, она совпадает с восстанием против рассудка, что ярче всего проявляется во снах, в эротизме, в безумии…»

Углубляя исследование природы Восстания как интимной тайны человека, Бергфлет обращается к хайдеггеровским мотивам: «Если мы постараемся понять человеческую природу все глубже и глубже, мы заметим, что она все дальше будет погружаться в сферу неопределенности. Основа (Grund) человеческой природы отождествляется с отсутствием основы, и поэтому она воздвигнута на бездонности (Ungrund) смерти. Восстание человеческой природы, и вообще всякое подлинное Восстание коренится в бездонности(Grundlosigkeit) смерти. Когда человек разбивает все свои оковы, он впускает опыт смерти в свою жизнь. Опыт смерти -это не жестокий факт долженствования умереть, это нечто прямо противоположное — свободная возможность умереть. Летальный порог, открывающийся в опыте смерти — это не низшая точка падения, это — «смертельная высота», о которой говорил Батай, высшее состояние, доступное человеку, предел владычества и суверенности, воплощенный в излишестве и в вечном стремлении дойти до самого конца.»

Фигура «анарха»

Переходя от онтологии Восстания к практике, Бергфлет ставит вопрос о том, кто конкретно является субъектом Восстания в актуальную эпоху. Он замечает, что «сегодня почти невозможно найти такие попытки Восстания, в которых разрозненные индивидуальные энергии сплавлялись бы в единый поток». Бергфлет пишет: «Сегодня мы живем в период междуцарствия, когда индивидуум должен готовиться в мыслях, текстах и внутренних опытах к грядущим потрясениям. В подобные периоды истории на короткий срок Восстание становится целиком и полностью личным делом каждого.»

Чтобы описать тип «восставшего» в нашу эпоху, Бергфлет обращается к концепциям Эрнста Юнгера, обрисовавшего экзистенциально-философский портрет «анарха», радикального нонконформиста, отрицающего весь современный мир в его совокупности. «Анарх» — это свободный индивидуум, осознающий свою свободу как примордиальную силу и строящий все свое поведение на таком осознании. «Анарх» никоим образом не бессилен; напротив, он обретает гигантскую мощь благодаря тому факту, что отказывается делегировать кому бы то ни было возможность быть свободным. Иногда «анарх» может даже непосредственно влиять на мировую историю, так как в нем живет нечто глубинное, стихийное, сопряженное с самим ходом бытия.<…> Юнгер писал об «анархе»: «Анархическое измерение присутствует в глубине как секрет, как тайна, чаще всего неведомо для индивидуума. Но иногда оно прорывается на поверхность как поток лавы, и тогда оно может либо разрушить, либо освободить человека.»

Бергфлет настаивает на фундаментальной разнице между «анархом» и «анархистом», а также между «анархией» и «анархизмом». «Анарх», пишет Бергфлет, «может жить в одиночестве, а анархист является глубоко социальным существом, который всегда ищет компании себе подобных.» Эрнст Юнгер также делал подобное различие. — «Анархист, враг власти, всегда проигрывает в борьбе с ней после того, как причинит ей некоторые неприятности. «Анарх», со своей стороны, носит принцип власти в себе самом. Он является сувереном. Он ведет себя по отношению к государству и обществу как совершенно свободная от них сила.» Иными словами, главный герой Восстания в нашей ситуации это не коллектив, а отдельная личность, обнаружившая в глубине своего бытия метафизическую силу, радикально отметающую рамки технократических клише, которыми Система стремится ограничить человеческое бытие. «Анарх» Бергфлета и Юнгера фактически совпадает с типом «дифференцированного человека», о котором подробно писал Эвола в своей книге «Оседлать тигра». В сущности, «анарх» — это последний тип человека, сохранившего верность изначальному предназначению всего вида вопреки тоталитарной диктатуре планетарной технократии. Именно поэтому одинокому «анарху» вверена вся полнота метафизической проблематики человека как «заместителя субъекта в земном мире», человека как «спящего бога» (по выражению Готтфрида Бенна).

В определении «анарха» Юнгером для Бергфлета ключевым словом является слово «суверенность». Эта «суверенность» есть высшее выражение расточительной природы бытия и человека как субъектной модальности бытия. Бергфлет так пишет о Восстании «анарха»: «Его Восстание рождается из преизобилия, а не из недостатка. Даже если внешним предлогом конкретного восстания является ущемление прав, недостаточность или нищета, в сам момент восстания все это преодолевается; во-первых потому, что восставший «анарх» просто-напросто по своей воле берет то, что требует, а во-вторых потому, что суверенность, открывающаяся в восстании, не нуждается больше ни в каких «правах». Тот действует воистину суверенно, кто плюет на свои права и кто растрачивает себя бесцельно, без перспективы вознаграждения.

Именно такая суверенность безбрежного расточительства дает Восстанию всепобеждающий характер, качество высшего насилия, которое захватывает в свой поток и унесет в нем все противостоящие силы. Альтернативой доминирующему сегодня насилию Системы является не «ненасилие» (к которому нас хотят приучить), но высшее насилие, сублимированное суверенностью, которая принадлежит к божественной части человека и которую никто и ни при каких условиях не может у него отнять. Мгновение Восстания открывает высшую суверенность, которая сама по себе уже отменяет всякое насилие. Вот почему Восстание невозможно покорить, преодолеть в принципе, даже тогда, когда на фактическом плане торжествует репрессии и жестокий шок перманентного подавления. Причем мы отнюдь не имеем в виду той простой истины, что насилие всегда порождает насилие; это слишком банально и поверхностно. Более банальным, однако, является вечная слепота либералов и буржуа, которые вообще всегда солидаризуются с силами репрессии и не хотят ничего знать о мотивах сопротивления Системе. Как и всякое проявление чрезмерности, Восстание противостоит чисто фактической стороне вещей: в нем проявляется эффективность другого уровня, не отражающаяся в сфере фактов. Как раз по причине того, что эта эффективность опрокидывает всю эту сферу целиком. Истинный вкус Восстания может почувствовать только тот, кто раз и навсегда пережил его, кто хотя бы раз участвовал в нем, прямо или косвенно. Энергия, которая обнаруживается в суверенности Восстания и которая делает невозможное возможным, есть энтузиазм смерти, сакральное вдохновение, уничтожающее все конечное (как раз в силу «факта этой конечности», как говорил Шлегель) и проистекающее из самой смерти. Можно назвать этот энтузиазм «абсолютная сила» или «насилие страсти», если мы хотим подчеркнуть все то, что сопрягается в этом импульсе. Важнее всего, что такая сила принижает фактическое насилие, насилие страсти стирает всякое иное насилие. Какой бы насильственной и могущественной ни была власть, нет такой власти, которая могла бы властвовать над энтузиазмом смерти.»

Характеризуя внутреннее состояние «анарха», «восстающего», Бергфлет в другом месте говорит: «Два элемента, доведенные до своего пароксизма, сливаются в таком качестве как храбрость перед лицом смерти — предельное отчаяние и предельный энтузиазм.»

И однако «анарх», главный герой Восстания, сегодня усердно готовящийся в одиночестве к великой борьбе против технократии, а завтра соучаствующий вместе с природой в прямом бунте против «производственного безумия», не является индивидуальным исключением, особой личностью, вышедшей за рамки общества и порвавшей с ним всякие связи. Юнгер говорил, что «Свобода является общей для всех и однако неделимой». Восставший самим фактом своего Восстания выходит, а точнее, выносится примордиальным импульсом за рамки индивидуального, сливаясь с трансцендентной общностью всех Восставших по ту строну социальных и политических организмов. Об этой трансцендентной общине восставших Камю писал: «Я восстаю, значит, мы есть». А Батай выразил эту идею еще более общим образом: «В своем самом интимном существе все люди есть одно».

Против революции

Для Бергфлета крайне важно сохранить метафизическую чистоту Восстания, освободить ее от случайных социально-политических коннотаций. Восстание есть дело последней глубины человеческого существа по ту сторону всех возможных рационализаций. Бергфлет цитирует Батайя: «Между Восстанием и революцией та же разница, что и между страстью и рассудком. Восстание — это всегда отрицание «легальной» власти и легитимности ее законов. В сущности, Восстание это страсть, которая опрокидывает законы рассудка. Революция же, после своей победы, устанавливает новые законы как нечто легитимное и основывает новое государство в соответствии с рассудочной деятельностью, хотя и иначе ориентированной, нежели свергнутый режим».

Все революции, стремясь освободить те или иные социальные группы, прибегают к террору и подавлению иных групп. Основывая на революции новый режим, победители лишь усиливают диктатуру -неважно какой доминирующей группы: буржуа, пролетариев, либералов, тех или иных династий или этнических групп. Революционная теория и революционная практика всегда остаются рабами рассудка и превращают субъектов пост-революционного государства в рабов социо-политической реальности. Все революции попадаются в ловушку технократии, вовлекаются в порочный цикл «производственного безумия», отдают свои соки холодной и безжалостной машине смерти, правящей сегодня над планетой. Революции, опрокидывая одну власть, несут в себе зародыши другой власти, причем власти внешней, основанной на отчуждении, на подавлении, на накоплении, а не на расточительстве, ритуале и празднике, как в традиционном обществе. Внешняя власть, к которой стремится революция, является антиподом той внутренней суверенности, которая отличает «анарха», главного героя Восстания. «Подлинная суверенность, — пишет Бергфлет, — состоит в таком подрывном действии, которое, уничтожая рабство, уничтожает одновременно и саму власть.»

«Итак, нам остается только Восстание, — заканчивает Герд Бергфлет. — Восстание, которое разобьет власть мировой технократии, мертвенной Системы смерти и отчуждения. Наша задача отныне — Восстание против Революции.»

Последний жест «нонконформизма»

Современный мир меняется в политической, идеологической и экономической плоскости с ужасающей скоростью. Огромные наработки критики против той или иной системы подавления -капиталистической, коммунистической, либеральной, национальной и т.д. устаревают мгновенно, так как подчас цикл издания критического труда длится дольше, чем режим, против которого критика направлена. Читать сегодня антикапиталистического Сартра или антисоциалистических советологов просто невозможно. Левый лагерь исчез, правый видоизменился до неузнаваемости. Революции — бархатные и свинцовые — зигзагами перекраивают политическую карту планеты. Выражение «новый порядок» — мировой, экологический, национальный, либеральный — стало, пожалуй, самым модным. Естественно, та вариация Системы, которая побеждает сию минуту, тщится выдать себя за нечто вечное и фундаментальное, стремится преподнести свои мимолетные банальности как истины на века, а своих марионеточных лидеров рядит в тоги исторических личностей. То, что еще вчера было само собой разумеющимся, сегодня становится смешным и нелепым. Естественное мгновенно превращается в паталогию, а извращение становится нормой. Изменения, реформы, преобразования смущают не только согласных, но и несогласных. И несогласные должны как-то реагировать на извивы реальности, должны стремиться к выработки «абсолютных концепций», к созданию «общих теорий». На повестке дня в 90-е стоит «Общая теория Нонконформизма». Ведь за всеми переменами проницательный взгляд различает неизменные черты одного и того же холодного Монстра, идолище современного мира, кошмарный ликанти-цивилизации, оторвавшейся от корней, позабывшей об истоке, растерявшей и распродавшей Сакральное… Но этот жуткий персонаж постепенно снимает с себя покрывала конкретных социально-политических проявлений, свободно переходит от антикапиталистического советизма к антисоциалистической демократии и, далее, к антидемократической либеральной диктатуре «нового мирового порядка». И чем больше все меняется, тем больше остается самим собой. Значит приходит время и радикальным нонконформистам дать точную характеристику своего «единого и неделимого» врага. Герд Бергфлет и родственные ему «новые нонконформисты» озабочены именно этим — созданием «Общей Теории Нонконформизма». Такая теория должна вобрать в себя те аспекты нонконформистских доктрин прошлого, которые оказываются сущностными, а не преходящими. Но в то же время речь идет непросто об обобщении. Речь идет о завершении длительной борьбы человека с Системой, так как по мере становления Системы борьба с ней так же приобретает характер Абсолютной Борьбы. А значит, недалек тот момент, когда наступит окончательная развязка, последнее радикальное Восстание, в котором воплотятся и возродятся все силы, все импульсы, все энергии «солнечного духа», стоявшие за теми, кто бился с Системой во все времена.

Бергфлет утверждает, что сегодня Восстание человека приходит в резонанс с Восстанием самой природы против законов технократической Смерти. Продолжая его мысль, можно сказать, что не только природа, не только изобильная расточительная энергия космоса, но и сами основы онтологии, сами основы Бытия вскоре встанут на сторону Восставшего. Это предчувствовал Хайдеггер. Это как незыблемую истину утверждали традиционалисты. Но прежде мы должны пройти через последний, самый страшный, но самый краткий период царства Иллюзии, когда одиночество «нонконформиста» будет казаться тотальным, непреодолимым, абсолютным… Лишь полное отчаяние в сочетании с предельным энтузиазмом даст возможность выстоять до конца лицезреть последний коллапс Системы, которой суждено разлететься в пыль от внутреннего взрыва порабощенной, но не сломленной солнечной энергии, великой энергии изобилия, свойственного Духу.

Сохранить в:

  • Twitter
  • Grabr
  • WebDigg
  • Community-Seo
  • email
  • Facebook
  • FriendFeed
  • Google Bookmarks
  • Yandex
  • Memori
  • MisterWong
  • BobrDobr
  • Moemesto
  • News2
  • 100zakladok
  • Add to favorites
  • Baay!
  • BarraPunto
  • Haohao
  • IndianPad
  • Internetmedia
  • Print
  • MSN Reporter
  • MySpace
  • PDF
  • Ping.fm
  • Blogosphere News
  • LinkedIn
  • RSS
  • Tumblr
  • Live
  • Webnews.de

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован.