Самир Сельманович: Когда религия становиться идолом
Я стал христианином, когда — помимо всего прочего — прочитал труды датского философа-экзистенциалиста, Сёрена Кьеркегора. Он утверждал, что в тот момент, когда человек решает стать христианином, появляется риск, что он станет идолопоклонником. Ему удалось сурово и всестороннее раскритиковать христианство, и это, как ни парадоксально, побудило меня стать христианином. Его слова заставили меня броситься к Богу. Бегство к Богу — в той же мере отход от религии, как и бегство к ней.
Если Бог всегда будет чем-то большим, чем наши представления о Боге, можно ли пользоваться «номинальным Богом», чтобы оправдывать позиции, действия, ритуалы, нравственные нормы, идущие в обход или закрывающие наш доступ к «Богу по сути»? Это не одно и то же. Приверженностью номинальному Богу мы можем предать Бога по сути. Я видел такое в моей мусульман ской семье, в моей христианской церковной семье — буквально повсюду, где пребывал.
Я видел, как Богом пользуются, чтобы принудить человека к браку («Бог хочет, чтобы мы были вместе»), оправдать пренебрежение родительскими обязанностями («у меня нет времени на тебя, потому что я служу Богу»), чтобы продать товар («несите весть о Боге, покупая наши футболки и наклейки для бамперов»), чтобы оправдывать войны и разрушения («мы призваны защищать честь Бога!») и так далее, и тому подобное —возможности неисчерпаемы.
Наши представления о Боге жизненно важны для нас, но только если мы сознаем, что они — не Бог как Он есть, они не исчерпывают всего понимания Бога. Хотя в Библии встречи с Богом возможны, а наши разговоры о Боге могут быть исполнены смысла, Библия также утверждает, что нам никогда не постичь сущность Бога и не охватить Его разумом. Любая предпринятая попытка будет отрицанием верховности Бога, а наши встре чи с Богом и разговоры о Нем — идолопоклонством.
Однако в индуизме предпочтение отдано иному толко ванию слова «идол» (мурти, буквально «форма»). Индуисты воспринимают многочисленных идолов как мириады аспектов единственной реальности, так что ни один из них сам по себе не может быть всеобъемлющим или ограничивающим целое. Вот почему индуисты предпочитают произносить «нети, нети» («не то, не это») прежде, чем сказать что-либо о божественном. Таким образом, фор мы — всего лишь многочисленные окна в единственную реальность.
Вот почему в буддизме нет концепции Бога и божеств, зато есть «абсолют» или «абсолютная реальность» — благодаря этому удается избежать искушения исказить представления о Боге или даже использовать их для какой-либо цели. Дзен-буддисты готовы даже сжечь все священные писания и убить Будду, чтобы не поддаться искушению о-формить представление о Боге. Для индуистов и буддистов человеческая концепция Бога (антропоморфность) полезна только потому, что необходима для понимания. Этой «мудростью смирения» не следует пренебрегать и монотеистам, вера которых основана на конкретной истории о действиях Бога и откровении человечеству.
Мы уже не раз наблюдали это: стоит кому-либо заявить об исключительном постижении Бога, это оборачивается бедой. Так бывает, даже когда Бога описывают как чистую благодать, ничего, кроме любви, или как распятого Христа в случае с бесценными учениями христианства. Реформатор Жан Кальвин говорил, что «человеческому сердцу свойственно творить кумиров». Все мы были идолопоклонниками в своих религиях. Все использовали Бога, чтобы приобрести земли, власть и влияние, и называли это ревностным служением. Для большинства религиозных людей превосходство выбранной веры превратилось в аспект собственной религии, не подлежащий передаче. А когда такую ценность приобретает что-то помимо Бога, возникает идол.
Ни одно религиозное мировоззрение не может стоять в одном ряду с Богом и не должно подменять Его.
А все, что не Бог, то есть любое не-божество, может быть идолом. Следовательно, иудаизм, христианство и ислам сами по себе мо гут быть идолами. Даже в своей самой совершенной форме, даже в наилучшем проявлении они все равно не Бог.
Когда мы ощущаем в жизни пустоту, когда содержательная пустота, наполняющая наше существование, гнетет нас, мы спешим заговорить о Боге. Забывая, что в своих речах о Боге мы говорим не о Нем самом, а только о наших представлениях о Боге, мы торопливо заполняем эту пустоту религией. А если бы, вместо того чтобы отводить себе роль людей, способных объяснить Бога остальным, мы воспринимали нашу жизнь как пустоту, в которой говорит Бог?
Поскольку религия — способ, с помощью которого мы приближаемся к тайне жизни и справляемся с неопределенностями человеческого опыта, отказ от религии как центра жизни — мучительный опыт. Вот почему нам необходимо вновь и вновь напоминать, что религия — не жемчужина, а раковина, которая ее содержит. В таком случае — вперед, чтобы наша религия стала чем-то меньшим.
Когда мы освобождаем нашу религию от обременительной обязанности быть нашим Богом, мы придаем ей силы. Она начинает служить нам и окружающему миру. Религии, которые будут значимыми в будущем, помогут своим приверженцам жить в конфликте с собственной религиозностью, повторяя: «Моя религия — свидетельство жемчужины и сообщество, созданное вокруг нее, но ни в коем случае не сама жемчужина». В христианстве способность не придавать религии особого значения была бы самым решительным из возможных шагов к реальности Царства Божьего, куда приглашал людей Иисус. Основатели наших религий редко защищали их, если вообще защищали. Они имели отношение к чему-то большему.
И все-таки без религии то, что мы узнали о жизни, имеющей характер вечной, не передавалось бы из поколение в поколение. Вспомните о колесе, огне, письменности, и представьте себе, что перед каждым новым поколением стояла бы задача изобретать все это заново. Религия — сокровищница рассказов о победе и поражении, славе и позоре, указаний на проверенные пути, ведущие к жизни и ведущие к смерти, о сообществах, которые научились избавляться от скверны и хранить то, что этого достойно. Без религии мы барахтались бы в пучине собственных смыслов, изолированные друг от друга, от нашего прошлого и от будущего.
Многие говорят: «Я люблю духовность, но ненавижу религию». Это различие так же притягательно, как и трудно достижимо. Духовность без религии способна быть пугающе непритязательной. Чтобы изменить мир, следует изменить себя, а человек, который не желает принимать во внимание духовность других — иными словами, религию, — едва ли может надеяться на перемены. Можно ли сказать: «Я люблю знания, но ненавижу учебу»? Разве не учеба заставляет нас жаждать знаний? Разве не религия побуждает нас стремиться к жизни, имеющей характер вечной?