Владимир Ешкилев: Новая Византия
Говорить о Византии приятно. Закрытый от профанов флером исторической избытости объект благодарно податлив для концептуальной игры в материализацию. Неубиваемую силу империй долго ленились откапывать, и мощь сокрытых до поры знаков пробивается на поверхность стихийно.
В популярной украинской телепередаче «Эпицентр» (национальный канал «1+1») 20 июня (1999 г.) ведущий, беседуя с американским послом, оценил действия российских ВДВ в Приштинском аэропорту как «византийское поведение». Если вспомнить, что первой в мировой истории крупной десантной операцией считается взятие Крита войсками византийского полководца Никифора Фоки в июле 960 года, то выстроенный ассоциативный ряд равно забавен и символичен. Тайное играет с нами только в наши игры, утверждал покойный Родольфо Картенат.
Постановка в самом конце ХХ века монополярной геополитической схемы спровоцировала процесс — преимущественно бессознательный — мобилизации всех источников и пластов Традиции в тех пассионарных очагах планеты, где провозглашение pax americana вызывает реакцию более воинственную, чем иронический всхлип постмодерниста. В плоскости профанического немедленно воздвиглись театральные тени погибших имперских форм.
А между тем в балканской войне 1999 года действительно произошла встреча, которую большинство рефлексирующих (в Сети и вне её) заметить не пожелало. Впервые новые властители мирa столкнулись с живыми знаками византийского пространства вне контекста отголосочной советской карикатуры. В косовской «игре» образца предпоследней весны второго тысячелетия Память Земли — иррациональная, репрессированная гуманизмом Нового времени — внезапно дала новое качество, оказалась тяжеловесом, спутала карты западных геополитиков, растеклась по умам и обеспечила свое зримое присутствие в европейском метатексте.
Я далек от констатаций типа: «Призрак бродит по Европе, призрак Византии». Пафос преждевремен. Однако, учитывая всевозрастающую суверенность и демиургическую силу интеллектуальных практик, следует признать возрождение византийских знаков фактом не менее присутственным, чем цареградский рывок генерала Скобелева в его эпоху.
Ситуация неовизантийского творчества на сегодняшний день не вызрела до полноты (плеромичности — от греческого «плерома») признаков и в пределе описывется как ситуация замеченного знакового присутствия. Представляются возможными две схемы её развертывания: пассивная и активная.
Описание первой не представляет сложности. Это терпеливое ожидание «всплытия» в структурах такого вида открытости, которая автоматически переключит на неовизантийскую тематику интеллектуальный сервис сильных мира сего. Исполнение сроков в этой схеме тяготеет к предельной неопределенности.
Вторая схема предполагает «игру на опережение» и, следовательно, общественно бескорыстную инициативу группы интеллектуалов, озабоченных Византией. Горизонт этой заботы видиться исключительно как эстетический каприз.
В контексте этой второй схемы главным становиться вопрос формата творимой Новой Византии.
Первый этап проекта представляется как широкая договоренность традиционалистски настроенных мыслителей и культуртрегеров Причерноморья и Москвы о введении в современный контекст понятий «открытость византийского типа», «православная плеромическая открытость»… Эти понятийеные коплексы, разработка знакового и смыслового наполнения которых требует отдельной статьи, могли бы стать «эмбрионом согласия» для нового по методу традиционализма. Традиционализма, оснащенного понятийной «машиной вживания» в постмодернистскую ткань соврененного интеллектуального пространства. Знаковой основой договоренности могут стать Православная Литургия и предельно понятые универсалии византийской культуры. Универсалии, органичные всем этносам, субэтносам и даже «этническим химерам» византийско-православной ойкумены.
Второй этап постановки Новой Византии может предполагать процесс «набрасывания» мыслительных неовизантийских практик на властные амбиции определенных — приемлемых — политических сил. Тут понятмийная и методическая «машина вживания» превращается в геополитический макет «Новой Византии» и доводится до уровня рекламно-политических слоганов.
Безусловно, что Тайное, незримо играющее и нами, и нашими «играми на опережение», усложнит правила и расширит формат византийской Игры. Мой оптимизм относительно возможности неовизантизма основан на особенностях переживаемого нами времени — времени виртуализации бытия, качественного усложнения ситуаций выбора и, соответственно, времени созидания возможных миров на основе сложной коммуникативной договоренности. Развитие информационной структуры и дрейф властных практик в сторону интертекстуального виртуала увеличивают наши возможности ежеминутно.
Ивано-Франковск, 1999
(Особая папка: Восточная Европа, Специальное приложение к «НГ», №3, 25 августа, 1999)
статья предоставлена редакции сайта автором